Часы над стойкой показывали ровно семь. Хайди подозвала бармена для расчета, попробовав, по Фединому примеру, обойтись ненавязчиво приподнятым пальчиком. К ее удивлению, это незамедлительно сработало. Впервые в жизни она чувствовала себя совершенно уверенной в собственных силах.
Единственное, о чем позволительно было пожалеть — это пустой бокал. Замечтавшись, она сама не заметила, как выпила так тщательно приберегавшийся мартини до последней капли. Она почувствовала последний укол жалости к самой себе — ведь ей так хотелось сознательно выпить все до самого донышка и еще долго потом ощущать на языке непередаваемый вкус.
Не желая попадать в зависимость от сюрпризов и непредвиденных обстоятельств, способных вывести ее из равновесия, Хайди несколько раз проводила мысленную репетицию своего путешествия до Фединой квартиры, слов, которые она там произнесет, и необходимых действий. Она уже представляла себе, каково будет катить в такси по знакомым улицам и в сухую, холодную погоду, и в слякоть; что она предпримет, если у такси спустит колесо или они стукнутся о бампер другого автомобиля, что в Париже случалось постоянно. Она знала, насколько часто самые изощренные планы рушатся именно из-за таких мелких недоразумений. Например, если они стукнутся о другой автомобиль, полицейский может попросить у нее документы и увидеть в ее сумочке пистолет. Консьержка в Федином доме может получить от него инструкции не впускать ее. В этом случае ей предстоит рассмеяться, притвориться, будто она знает об этой Фединой шуточке, и одарить женщину чаевыми, чтобы она поверила в ее версию или сделала вид, что не заметила Хайди. Однако чаевые не должны быть ни слишком щедрыми, ни слишком скудными, и ей нельзя будет застенчиво комкать деньги в ладони; на этот случай в кармане у Хайди лежала наготове новенькая тысячефранковая купюра.
Не исключался также вариант, при котором Федя задерживается на работе; тогда она дождется его в маленьком кафе напротив. Он мог также появиться с кем-нибудь на пару; придется задержать его на лестнице и разделаться с ним прямо там. Все выглядело настолько просто, что она недоумевала, почему люди не стреляют друг в друга каждый день. Если разобраться, то каждый зависит от чьей-то милости. Она некоторое время размышляла на эту необычную тему, пока ее такси, описав круг по площади Конкорд в потоке других машин, выкатывалось на Елисейские поля. Потом ей пришло в голову, что ее положение все-таки можно считать исключительным, ибо ей не приходится заботиться о том, чтобы не быть найденной; совершить преступление втайне было бы гораздо труднее. Сразу после этого она почувствовала себя виноватой за такую привилегию по сравнению с остальными беднягами, вынужденными убивать втихую. Сообразив, что ей в голову лезет уже самая откровенная чушь, она нервно хохотнула и тут же испуганно подняла глаза на зеркальце заднего вида; водитель, к счастью, ничего не заметил.
И все же, когда такси затормозило перед указанным ею домом, она снова почувствовала себя виноватой: на это раз причина заключалась в том, что у нее все выходило слишком легко. Если бы она замышляла нормальное убийство, как обычно и поступают все прочие люди, ей пришлось бы вылезти из машины несколькими кварталами дальше и завесить лицо чем-то вроде вуали. На узкой улочке не было ни души; погода выдалась ни холодной, ни сухой, ни дождливой, ни слякотной; дул теплый ветерок, с неба падали редкие капли дождя, не способные рассеять поднимаемую ветром пыль. Такого варианта метеоусловий ее планы не предусматривали. Почему-то человек всегда ограничивается всего двумя предположениями, считая, что события могут разворачиваться либо одним, либо другим образом: война либо будет, либо нет, Европа либо погибнет, либо спасется; события же неизменно выбирают третий, непредусмотренный путь. Новая задачка на некоторое время отвлекла ее внимание, ибо Хайди смутно чувствовала, что она имеет прямое отношение к намеченному ею подвигу; забывшись, она принялась перебирать в сумочке деньги, хотя знала, что именно этого делать и не следует. Наконец, она нашла несколько скомканных стофранковых банкнот и, не пересчитывая, сунула их в протянутую руку шофера. Тот бросил на нее все тот же любопытный взгляд, который она замечала сегодня в глазах всех шоферов и всех барменов, хотя она знала, что чувствует себя вполне собранной и действует аналогичным образом. Как бы то ни было, скоро все будет кончено — чем скорее, тем лучше. Какую-то долю секунды она колебалась, не стоит ли пройтись взад-вперед по улице, чтобы успокоить дыхание, но быстро вспомнила, что приехала на такси и запыхаться никак не могла. Она надавила на звонок рядом с забранными стеклом чугунными дверями, вид которых всегда вызывал у нее отвращение. Раздался щелчок, дверь открылась. Теперь надо было поторапливаться.
Конура консьержки располагалась справа по проходу. Хайди знала, что в этом месте ей следует что-то сделать, но не помнила, что именно. В следующий момент она заметила, что, расплатившись с шофером такси, забыла захлопнуть сумочку. Исправляя оплошность, она вспомнила про тысячефранковую банкноту. Она вопросительно заглянула в окошечко и увидела мадам Бушон, консьержку, качающую на коленке своего мерзкого кота и чистящую картошку. Она тоже окинула Хайди любопытным взглядом и как будто собралась что-то ей сказать, но тут же передумала и, передернув плечами, вернулась к картошке.
Шагая к лифту с сумочкой наперевес, Хайди задавала себе вопрос, чем же собиралась ее огорошить консьержка. Кабина лифта стояла на четвертом этаже, где как раз и обитал Федя. Хайди нажала кнопку, но как только лифт пришел в движение, она переменила решение и шагнула к лестнице. Как-то раз, когда она явилась с большим опозданием, Федя признался, что уже полчаса прислушивался к шуму лифта, всякий раз надеясь, что едет она. Это была одна из самых очаровательных реплик, которые она когда-либо от него слышала. Подниматься к нему на лифте сейчас и слышать знакомое гудение — нет, она не смогла бы этого вынести; это выглядело бы так, словно она заявилась под каким-то фальшивым предлогом, под предательским гримом.